5 минут

Голос из темноты (надрывно, с отчаянием):

– Держите ее! Хватайте! Не отпускайте!

Шепот (уверенно и насмешливо):

– Оставь ее в покое. Не унижайся. Пусть уходит, раз сама так решила.

Голос:

– Это не она! Ей приказали, заставили! Она не соглашалась, металась…

Шепот (обрывая Голос):

– Ха! Плохо сопротивлялась. Мало спорила. Чуточку поднажали и все – сопли, истерика. Руки тебе заломила и бегом сдаваться. Ну разве достойно себя так вести? А? Молчишь. Признай же мою правоту и перестань за нее цепляться. Она струсила, фактически предала тебя. Выгони ее взашей вместо того, чтоб так пресмыкаться перед этой… «пандорой»! От нее одни беды.

Голос (прерывисто, но уже более твердо):

– Неправда! Мне не в чем ее упрекнуть, она боролась, сколько сил хватило…

Шепот (ехидно):

– А силенок-то – черт перднул – тьфу и нету! Ни пощупать, ни понюхать.

Голос (со злобой, чеканя слова):

– Подбирай выражения! У тебя не то, что такой никогда не было, ты вообще абсолютно навечно бездушен. Ты не представляешь, не способен представить, чего Ей стоило жить со мной, буквально быть мной! Всегда рядом, ежесекундно близко, готовая спасти и простить…

Шепот (раздраженно):

– Ага! И обмануть способная, к пропасти подвести.

Голос (очень резко, иногда срываясь на крик):

– Не тебе судить, жалкое отродье! Иногда пропасть краше и роднее адского рая, где даже ангелы диктуют мне, каким я должен быть, чтоб иметь честь лобзать их сандалии. Искренно разбиться об камни расщелины, конечно, больно и не эстетично, но уж точно лучше идиллии райского ада, в котором мораль – лишь глупое оправдание для тех, кто уже, еще или совсем (и эти – самые яростные благочестивцы) не может , а извращенцы-лилипуты играют роли обычных гуливеров в гриме бесконечных еху.

(пауза)

(глубокий вдох)

Голос (спокойно и четко):

– Я ее не отпускаю. Она мне нужна. Но и тюремщиком не буду. Пусть решает сама.

(выдох)

_____________/\____/\_____________/\__/\_______/\___________/\_

– Олег Петрович! Пульс! У больного забилось сердце!

– Хорошо! Стимулируйте…

*** Из выписки пациента:

«…5 минут клинической смерти спасли Вам жизнь».

Красиво

Когда я попадаю в воду, меня сразу пучит, распирает во все стороны (хоть их только четыре, как известно, но «все» звучит как-то значительнее, а значит, не так обидно). Ненавижу воду! Мало того, что я постоянно ожоги получаю, так меня еще вечно дергают, пинают бесцеремонно пузатой железячкой… Неужели нельзя поосторожнее повежливее?! А как придавят к стенке, как начнут выжимать последние соки – о-о-о!.. Возможно ли такое стерпеть?!! И за что мне такая жизнь? Никто даже «спасибо» не удосужился подумать хотя бы, потому что сказать подобное никто не решится (кроме случая демонстративного помешательства). Для них я предмет частого, почти автоматического, употребления. Берут, употребляют и все. Без всяких мыслей (правда, думают же они о чем-то, наверно… или представляют будто думают… но точно не обо мне!) и уж тем более без чувств. Все гениальное просто, а безобразное – легко. Это над красотой надо бесконечно трудиться, чтобы добыть ее и добиться, а после поддерживать и удерживать. Со мной же никаких усилий. Потянул за ниточку и наслаждайся. Какая тут красота – сплошной комфорт. Я крaсиво. Я удобен и не причиняю ни малейших забот, расстаться со мной, выбросить, растоптать обычное дело на уровне условного рефлекса. Раз и готово! Прошу всех пить чай.

…Только одна барышня (а может еще кто-то… ну а вдруг?) заметила, что, когда сквозь меня просачивается заварка и, если не торопить ее соитие с кипятком взбалмошными размешиваниями, плавно растекается, словно захватывая бесцветное горячее пространство, это напоминает растворение крови из вен на запястье в воде ароматизированной ванны. Красиво…

Притча о кувшине

В свое время один гончар, умелец и мудрый человек, слепил чудесный кувшин. Не слишком узкий, но и не чрезмерно широкий – детская ручка легко ощупает его гладкие стенки изнутри, а грубый кулак не двинется дальше изящного горлышка. Мягкий цвет обожженной глины успокаивал глаза, плавная точеность формы не нуждалась в лишних завитках и изгибах.

Не успел ремесленник выставить кувшин на продажу – так выделялся он среди других амфор и пузатых вазонов, – как его сразу же купили. Но через несколько дней к гончару пришли с упреками:

– Что за странный кувшин ты нам продал, мошенник?! Забирай его обратно, а нам деньги наши верни!

– Люди добрые, - спокойно ответил им умелец, - чем же мой кувшин вам так не угодил? Он сделан из хорошей глины, тщательно в огне закален, чтоб вы в него не налили, все сохранит свой настоящий вкус.

– В этом и беда! Что ничегошеньки в нем не сохраняется! Налили вино пряное, поставили на стол, тут бы кубки наполнять да гостей поить, а, глядь, кувшин пуст и сух! Словно и не было ни капельки! Мы диву дались, но сочли, что, достаточно уже пригубили и забыли сосуд опять вином занять. Но когда и во второй раз напиток испарился без следа из кувшина, мы не знали, это мы сумасшедшие или кувшин проклятый! Потом что только не наливали в этот злосчастный сосуд, не насыпали! Ничего не хранится в нем дольше пары минут – ни парное молоко, ни колодезная вода, ни рисовая крупа или зерна мака! Все исчезает. Искали трещины, сколы… думали протекает. Ан нет! Идеальная форма, прочные стенки. Черная магия какая-то!

Все, гончар! Ты как знаешь, делай, что хочешь со своим колдовским кувшином, а мы не желаем боле его держать у себя в доме. Забирай его! И знай, твой товар мы теперь покупать не будем, и всем знакомым расскажем, что ты колдун.

– Вы вольны делать то, что вам подсказывает сердце. Говорите, говорите…

А мой кувшин вы не кляните. Ведь он просто выполняет свое предназначение – сохраняет настоящий вкус. Пара минут для настоящего – это целая вечность. Все, что после, уже прошлое и лишь воспоминания о парном молоке, ведь по-настоящему парным оно бывает только первые две минуты; о пряном вине, потому что позже душистый аромат смешивается с запахами дыма, подгоревшей баранины, пота, и вздохи корицы и миндаля, цикория почти не уловить; о колодезной воде, которую легко превратить в нагретую солнцем пресную жидкость, если пройдут те две минуты истинного вкуса.

Я заменю кувшин на другой, обычный. У меня только этот такой… живой. Все остальные хранят все, что заблагорассудится, и столько, сколько вам нужно. Но потом не сожалейте, что не чувствуете вкус к жизни.

ТриАда

Неправда, будто слепые ничего не видят, а глухие – не слышат.

Ослепнув, видишь идеальную темноту – в нее ничто и никто не вмешивается, это чистый абсолютный цвет – мечта гениального художника.

Оглохнув, слышишь постоянный шум – совершенную мелодию маленькой раковины, напевающей прибой, бесконечно и без фальши – вдохновение Бетховена.

Ложь, что бумага все стерпит. Если б терпела все только она одна, то у нас не было б ни сожженных рукописей, ни порванных писем, ни испорченных бланков. Бумага сохраняла б любую мелочь, каждую нелепицу, всякую ошибку. Жестокость, гнев, подлость увековечились бы в грудах приговоров, доносов, обидных записок и кляуз, которые никогда не уничтожатся, оберегаемые, как неприкосновенностью, долготерпением бумажного деспота, до скончания человеческой мысли и ее подобия. Но, что вытерпеть, а что – нет, белому листку, решает человек. Он его превращает в пепел и в растрепанные клочки, подписывает или перечеркивает, делает из него «самолетик» или заботливо укладывает в уютную папку и даже, заключив в красивую рамку, водружает подобострастно на стену – прямо на уровне глаз – словно эта бумажка одного с ним роста…

… Наскальным рисунком и узелковым письмом нельзя подтереться.

Обман в том, что есть высшая правда. А как тогда выглядит низшая? В каких единицах измерять ее высоту и ее же низость? Или низкая правда это совершенно иная материя, более дешевая и неэстетичная, рвущаяся, как паутиновая туманность, от малейшего прикосновения, и оставляющая липкие кусочки на пальцах и брезгливость в душе? Напоминает ширпотреб – все ею пользуются, но никто не ценит. Лгать – почти тоже самое, что говорить правду: и первое, и второе неискоренимо субъективно. То, что я умею плакать смехом, кому-то покажется ложью и рисовкой, во мне ж чьи-то слезы, спускающиеся по подбородку на шею, как по хорошо разведанной дороге, вызовут сочувствия не более, чем святоша Тартюф. Так где истина, высокая и светлая?

Это моя триада заблуждений. Да их гораздо больше, но я человек и хочу все упростить, обобщить. Я крайне лаконична. «Да» и «Нет» еще короче, но люди так стремятся их услышать и очень боятся увидеть. Три ада человеческой жизни – прошлое, настоящее, будущее. В каком живете Вы?